Интервью: Как «лучше» грешить?

«Что касается меня, то я предпочитаю, если уж грешить, то грешить без капюшона, чем в капюшоне”.— “Но почему,— воскликнул брат,— ты не говоришь, что лучше совершать благие дела в капюшоне, чем без капюшона?” – писал в своём труде «О монашеском обете» итальянец Лоренцо Валла. Католик, разумеется. Но мог ли задать такой вопрос православный? Есть ли смысл в слове «лучше»? Кто бы ни задал, а отвечать приходится часто как раз православным за «недочёты» в своём вероучении. Сегодня за наши с вами, господа, «недочёты» отвечать будет архимандрит Свято-Троицкого Ионинского монастыря в Киеве, отец Иоасаф (Перетятько). Заодно и выясним, действительно ли они наши.

Теперь всё смешалось в наших головах как в доме Облонских. Если весь славянский простор православный считать домом. Семьдесят лет в нём никого не бывало, а как открылась дверь, так и не знаешь,  кого угощать. Христианин, который уверен, что он христианин, в общем-то, не очень опасается случаем угостить Будду или Кришну, на кой они ему сдались? А вот ошибиться в своём собственном вероучении – это пожалуйста. Лучше всего, конечно, смешать православие с католичеством: консистенция похожа, взаимодействие налицо, – короче, смешивается быстро. И так в головах большинства задающих вам вопросы типа «как вы смели продавать индульгенции?». Внутренняя реакция православного на это примерно такая же, как в диснеевском мультфильме, где Джерри достаёт не пойми откуда огромный молоток и резко прижимает Тома к земле. При отсутствии огромного молотка хорошо обойтись аргументами желательно более качественными, чем «это не мы».

Сегодня попробуем найти такие аргументы в оправдание монашества вместе с отцом Иоасафом. Весьма необычным способом, но лучшего я пока не нашла. Действительно качественные аргументы против отыскались как раз в католической среде: Лоренцо Валла, просветитель XV века, и его труд «О монашеском обете». Суть труда вот в чём: Лоренцо (Лаврентий) спорит с католическим монахом (братом), пытаясь доказать, что заслуги монаха ни чуть не больше заслуг мирянина, если тот хороший христианин. Монах, будто бы не соглашается и приводит какие-то убогие аргументы в свою пользу. Быть может, Валла слукавил, создав себе такого немощного противника, но, право, не знаю, что бы делала я, будучи католичкой, с этими вопросами. Скорее всего, то же самое, что и брат. Но у православия ответы есть. Здесь я приведу некоторые аргументы и вопросы Лоренцо Валла вместе с ответами не того самого персонажа, а отца Иоасафа. Посмотрим, насколько разными могут быть  вещи такие близкие по консистенции.

ЕЛЕНА: Прежде, чем говорить о конкретных претензиях Лоренцо Валла к монашеству, мы должны осознать, что весь труд – это диспут католика с католиком. И,  несмотря на то, что некоторые острые моменты этого диспута могут быть интересны православным, нужно всё же помнить, что ведётся он в католическом ключе. Для этого расскажите, пожалуйста, о разнице в монашестве православном и католическом. 

О. ИОАСАФ: Нельзя монашество отрывать от всей полноты церковной жизни. Суть даже не в нём, а в восприятии мира, которое у православных и католиков совершенно разное. Если внимательно вглядеться в мироощущение католического богословия, то мы увидим, что здесь всё юридически. Вся догматика держится на неком таком правовом факторе, где всем известно, что Бог – это судья, дьявол – прокурор, Христос – адвокат, а человек – подсудимый. Это, как видите, область правовая, и естественно, всё богословие, вся католическая духовная жизнь полностью пропитана этим юридизмом. Выходит, что Христос  пришел, прежде всего, пострадать как адвокат, искупить смерть. Тогда и само человеческое бытие начинает носить уничижительный характер, а покаяние воспринимается здесь как некая страстность. И монашество католическое тоже основывалось на неком юридическом праве, на жёстких таких вот, принципиальных моментах.

Если же посмотреть на православное миробытие, то это категория не правовая, это категория семейная, где Бог – это, прежде всего, Отец. Христос – сын Божий, а мы все младшие дети. А если так, то естественно здесь уже нет никакого ощущения юридизма.  В монашестве православном ведь настоятель это не маленький князь, это не феодал, у которого есть свои подшефные. В монастыре игумен – это отец. И слушаемся мы его, потому что любим, а не потому, что боимся. Как и во всей церкви православной, в монастыре всё держится на семейности. Когда человек приходит в монашество,  через обеты он как бы рождается в новой семье. Почти так же, как мы в крещении рождаемся. И вся семья направлена на одно – на то, чтобы воспитать друг в друге стремление к Богу.

ЕЛЕНА: Кстати о семье. У Валла есть к монаху такой вопрос: «А что это значит—“как будто монах или брат”? Первое из этих слов связано с понятием единичности, второе — с понятием сообщества». На самом деле, древние монахи ведь жили в пустынях в одиночку: «моно» т.е. один. 

О. ИОАСАФ: Дело в том, что «моно» касается не братства, а того, что человек не женат. Тут слова апостольские слышны: Неженатый заботится о Господнем, как угодить Господу;  а женатый заботится о мирском, как угодить жене. (1Кор.7:32-34). «Моно» значит ещё и то, что у человека нет никаких забот и попечений о том, что ему есть, что ему пить, монах – это человек, который живёт напрямую по евангельским заповедям. Он заботится прежде всего о Царствие небесном. А заботясь уже о Царствии небесном, в монастыре, как и в любой семье, один занимается закупками, другой занимается приготовлением, третий воспитанием. У каждого свои обязанности. В нашем Ионинском, монастыре, например, хорошо чувствуется роль таких обязанностей, потому что мы очень сильно развиваемся в социальном русле. Я могу выполнять своё послушание: заниматься молодёжью, волонтёрством, другими социальными делами только благодаря тому, что есть братия монастыря – люди, которые занимаются другими вопросами, и я не переживаю по поводу еды, сна и других моментов. Именно поэтому в монастыре нужно смиряться перед братьями. Тут, как и в семье, нужно учиться жить с теми, кого тебе Бог послал.

ЕЛЕНА:  И всё-таки, что тяжелее, мир или затвор? Вот ещё одна цитата: «Добродетель — не только в перенесении бедности, но и в том, чтобы разумно распоряжаться богатством; не только в воздержании, но и в браке; не только в послушании, но и в том, чтобы мудро управлять. Итак, одни обладают одними добродетелями, другие — другими, но никто не обладает и теми и другими».

О.ИОАСАФ: Вы знаете, человек всегда идёт по пути наименьшего сопротивления. Это естественно. И всё человечество кстати. И если бы монашество было на самом деле таким лёгким, то человечество перестало бы существовать. Почему? – потому что в любом случае это было бы легко и все пошли бы в монахи.

ЕЛЕНА: А самому монаху что тяжелее?

О. ИОАСАФ: Это вопрос выбора, который зависит обычно от наклонностей конкретного человека. И монаху, конечно, легче спасаться в монастыре, а семьянину в свою очередь легче быть женатым человеком. Но это не означает, что к монашеству кто-то призван, а кто-то нет. Я, честно говоря, убеждён, что к монашеству, так же как и к семейной жизни, призваны абсолютно все. Просто каждый человек решает сам для себя, какой путь ему больше подходит. Можно любую дорогу выбрать, и, в соответствии с выбором, определённую часть своей души развивать дальше.

ЕЛЕНА: Ларенцо Валла и Брат очень много говорят о воздаянии, спорят  о том, кто из них больше его достоин. Вот, например, слова Брата: «Поэтому те, кто принадлежит к монашеству, действительно достойны похвалы и за силу духа, что они принялись за это, и за терпение, что они это переносят». А вот Лаврентия: «То же самое можно сказать о вас: ведь вы, если верить вам, за проступки караетесь более строгим наказанием, а за добродетель, как я это доказал, получаете меньшую награду, как врач, который за излечение легкой болезни не получает почти никакой похвалы, но навлекает на себя величайшее порицание, если, как я сказал, не умеет излечить легкую болезнь. Так вот какова прекрасная и желанная жизнь братьев и монахов, в которой и воздаяние обещано меньше, чем другим, и наказание больше!» Ясно, что в православном понимании желание воздаяния – не самоцель. Но всё же, как разрешить спор этих двух людей?

О. ИОАСАФ: В православии такого нету,  «что значит больше – что значит меньше?» – ничего подобного. Паисий Святогорец примерно так говорил: Вот гора. У нас есть жизнь – 70-80 лет. Эти 70-80 лет можно прожить вдвоём. Взяться за ручки и идти в гору по тропинке, не спеша, шагая по спирали, не особо напрягаясь. Дорожка пологая такая, но потихонечку под углом вверх можно подниматься. Однако расстояние, которое мы проходим вместе – это большое расстояние, и неизвестно, успеем ли мы за время, отпущенное нам, пройти до самой вершины горы. Монах – это человек, который решил идти не по дороге, а напрямик. А если идёшь прямо, то будешь сбивать локти и колени, падать. Чаще убиваются такие люди, но за один и тот же промежуток времени они выше по горе могут подняться. В каком-то смысле, монашество – более удобный путь ко спасению. Но слово «удобный» мы не правильно понимаем: «удобный» – не «комфортный», удобный то есть более приспособленный для быстрого совершенствования, притом пусть и более жёсткий, более экстримальный. Поэтому, естественно, что монах может достигнуть каких-то больших плодов за эти же самые отпущенные годы. Но, это когда он ведёт нормальный монашеский образ жизни. Это сложно. И потери среди монашествующих больше. Однозначно.

ЕЛЕНА: Основное противоречие, которое мирянин, по большей части неверующий, усматривает в монашестве сформулировано у Лоренцо Валла следующим образом: «Что касается меня, то я предпочитаю, если уж грешить, то грешить без капюшона, чем в капюшоне”.— “Но почему,— воскликнул брат,— ты не говоришь, что лучше совершать благие дела в капюшоне, чем без капюшона». Казалось бы, брат сказал что-то путное, но ведь, по сути, он только ловко обошёлся со словом – риторика и не более. На это я тоже отвечу: так чем же лучше? И можно ли вообще судить о монашестве и не-монашестве в категориях «лучше-хуже»?

О. ИОАСАФ:  Вот Лоренцо Валла сам заложник этой системы католической. Православная позиция она другая. Она мыслится в категориях бытийных, категориях житейских и никак не в категориях правовых, поэтому говорить, что лучше, что хуже здесь невозможно. Если человек хочет быть более уверенным в своём спасении, то, конечно, ему нужно жениться и потихонечку-потихонечку, через чадородие спасаться, потихонечку подниматься по дороге к свету. Если же человек экстримал и хочет всего себя посвятить Богу, быстрее достичь каких-то плодов, то, конечно, нужно за всё платит, нужно от чего-то отказываться. И, как я уже сказал, это путь опасней.

ЕЛЕНА: Вот и насчёт опасности тоже есть вопрос у Лаврентия: «Ты говоришь, что впадаешь в опасность клятвопреступления или вероломства. Что ж, согласимся, тут нужна осторожность, святость, богобоязненность. И в этом вся ваша добродетель, вся ваша слава, этим одним вы похваляетесь?» Он констатирует: «…в основе вашего монашеского обета лежит страх, а не любовь». «Ведь всякий обет, всякое провозглашение поста, всякая клятва, наконец, всякий закон — а монашеский обет есть тоже своего рода закон — придуманы из-за страха или, чтобы сказать яснее, из-за дурных людей. А ты похваляешься величием духа и терпением?!» «А ты требуешь награды за то, что подвергаешься опасности. Так ведь воин должен был бы требовать награды у царя за то, что рисковал поплатиться жизнью, если бы предал лагерь врагам». Во главу угла у Валла ставиться здесь воздаяние за риск как мотив, собственно, становления монахом. Но ведь не это приводит человека в монастырь. Что же приводит на самом деле?

О. ИОАСАФ: В монашество приводит именно идея. Именно стремление угождения Богу, вот только это, только из-за этого можно остаться в монастыре. А иначе человек не уживётся в монастыре. Это уже опыт церковный: когда человек бежит от проблем, он рано или поздно в монастыре успокаивается и уходит. Когда человек оказывается в монастыре из-за того, что не мог себя реализовать в миру, то он и в здесь себя как духовный человек не реализует. То же самое если человек уходит в монастырь из-за каких-то меркантильных интересов. К сожалению, такие люди не задерживаются. Другое дело, если человек уходит, когда ищет чего-то другого. Многие полагают, что в монастырь именно «уходят», я искренне считаю, что в монастырь не уходят, в монастырь приходят. Вот человеку надоедает жить в одной плоскости – плоскости горизонтальной, ему нужна вся вселенная, весь микрокосмос, поэтому он начинает жить во всех плоскостях — и вертикальной и горизонтальной. Именно поэтому очень много таких ситуаций, когда человек вроде бы успешный, вроде бы всё в порядке, достигает каких-то материальных благ, но чего-то ему внутри не хватает. Тогда он начинает искать, приходит в монастырь и вдруг понимает, что нашёл, чего искал. Он искал, ну скажем так, пути дальнейшего своего развития, некий другой уровень. Ну а абсолютно сказать, что этот путь лучше, а этот хуже, этот путь более спасительный, а этот нет,  - не-ет. Иларион Троицкий в трактате «Единство идеала Христова» говорит, что в Евангелие нигде не пишется: монахи пускай монахи так, а миряне так, нет – единство идеала Христова. Просто путь у каждого свой. Но говорить, что этот путь лучше, этот хуже –  то же самое, что спорить: кто лучше – мужчина или женщина. В монастырь нужно идти только когда у человека есть высшая идея и эта идея как раз заключается в служении Богу.

ЕЛЕНА: Давайте сейчас поговорим об обетах. Эквивалент слова «обет» в латыни «votum». Разумеется, и католическое понимание обета есть понимание слова «votum». Именно с ним и  пытается разобраться Лоренцо Валла. Он находит следующие значения слова:

• Обещание Богу принести Ему что-нибудь в благодарность за исполнение желания. В пример приводит цитату из Вергилия: “...и моряки, спасены, обеты (vota) исполнят на бреге”).
• Обязательство или клятва; обещание. «У того же Вергилия отец Камиллы говорит Диане: “Я посвящаю (voveo) ее, отец, в служанки”, то есть тебе, богиня, посвящаю, жертвую и приношу в дар».

Второе это о нас, но снова же, клятва: «Да что и говорить, велика сила вашей клятвы, которую запрещает Сам Бог!»

О. ИОАСАФ: Обет это не клятва абсолютно. Слово «обет» общеславянское, производное от «обещать». То есть обет – это некое обязательство. А обязательство это когда мы рождаемся в этот мир и нам говорят: вот у тебя есть обязательство – никогда не переходить на красный свет, иначе ты умрёшь.

ЕЛЕНА: Но эти обязательства мы получаем и при крещении. Зачем же ещё раз обещать, что «никогда не буду переходить»? «...если я обещал сопровождать тебя в плавании и подтвердил это клятвой [Валла всё время называет обет клятвой],— я оказал тебе одну услугу, а не две». «Не понимаю, к чему она [клятва] и как она может делать его [обещание] сильнее. Разве можно здоровье лечить и сделать еще здоровее, полное сделать еще полнее, совершенное—cовершеннее?».

О. ИОАСАФ: Так в этом и есть суть обязательства. Одно дело, когда я обещаю, другое дело, когда у меня появляются обязательства. Т.е. я их принимаю. Это ж никто не обещает, это обязательство, изначально оно просто есть. А в монашестве эти обещания они ещё и повторяются, они напоминаются, усугубляются уже для человека, идущего по монашескому пути.

ЕЛЕНА: И всё-таки, зачем обещать ещё раз?

О. ИОАСАФ: Правильно, ещё раз! А в схиме ещё раз повторяет себе это. Потому что, чем больше мы себе напоминаем об этих обязательствах, тем больше они у нас укрепляются.

ЕЛЕНА: То есть обет как напоминание о том, что я должен?

О. ИОАСАФ: Да. И многие Святые Отцы считают, что монашество – это одно из таинств церковных. В том числе из-за сходства с крещением. Священномученик Иларион Троицкий говорил, что если внимательно посмотреть на обеты, которые даёт крещаемый и на обеты монашеские, то они очень похожи. Говорят, допустим, что монах, нестяжаетель. Простите, а где в Евангелии написано, что мирянину позволено стяжать-стяжать-стяжать? – Нет. Или же считается, что монаху необходимо отречение от мира. Но опять же, отречение от мира какого? – Греховного. Так что, получается, мирянам не надо отрекаться? – Надо, и в крещении это как раз происходит: окунается человек Ветхий Завета, вынимаем человека Нового Завета. Принятие же монашества – это как.… Ну очень-очень-очень примитивно скажу, – некое второе крещение. Здесь нужно оговориться: в жизни возможно только единственное крещение. Но здесь, скажем так, крещение более сугубое, крещение именно в монашество.

ЕЛЕНА: Разве что безбрачие добавляется. Валла, кстати, не видит разницы между безбрачием и целомудрием, поэтому говорит: «Как будто мне больше дозволяется развратничать, чем тебе».

О. ИОАСАФ: Дело в том, что и тот и тот погибнет – и монах и мирянин. Мирянин не оправдается тем, что обета он не давал. Действительно, единственное, что монашеские обеты отличает от обетов мирского человека в крещении это то, что монах остаётся неженатым, девственным. Ведь  монашество так и появилось: для того, чтобы можно было сохранить себя в девстве, люди стали уходить из городов и собираться в общины – неженатым легче спасаться вместе, в одном стремлении к Богу, в одном служении Богу. Именно поэтому в православной церкви целибатство не прижилось – это не нормально. Если в миру, пожалуйста, женись, если не в миру, то будь добр, тогда принимай монашество.

В общем-то вот, сами видите: из виртуозно разысканных просветителем проблем, многострочных вопросов и аргументов получается всё равно по Экзюпери. «Зорко одно лишь сердце». Сердце, конечно, не единственный довод – хорошо бы нашей голове с ним сотрудничать, и разбирать, где риторика, а где – жизнь.

Полный текст Л. Валла «О монашеском обете» (De professione religiosorum):
Режим доступа: http://www.vostlit.info/Texts/rus4/Valla/frametext2.htm

Специально для журнала «Поколение»
Елена БАБИЧ