«Единственное, что плодотворно – евангельская проповедь тишины»: о.Савва Мажуко о русском монашестве

Как проповедовать - силой или кротостью? Как монашеству перестать быть стилизованной игрой? Чему удивился бы сегодня преп. Антоний Печерский? В день родоначальника русского монашества мы разговариваем с насельником гомельского монастыря, публицистом и писателем Саввой Мажуко.

Антонии или Сергии?

- Отец Савва, как известно, Антоний Печерский считается родоначальником русского монашества. Какой Вы видите его главную заслугу? Как Вы относитесь к его жизни?

- Антоний Печерский – это столп нашего монашества, его основание и фундамент. Печерские отцы были той закваской христианской проповеди, которая очень сильно повлияла на русскую культуру и на духовную жизнь в Русской Церкви. Об этом пишет, например, Антон Карташёв в «Очерках по истории Русской Церкви». Языческий народ, живший по законам силы и успеха, народ, который был ориентирован на войны, грабеж и захватничество, был потрясен Евангельским словом через логику силы – в данном случае, силы подвижничества. Те старцы, которые постились, годами и десятилетиями не выходили из пещер, брали на себя невероятные подвиги, выполнили для того поколения миссию, которая потрясла воображение этих людей – грубых, неотесанных, часто невежественных. Это был язык проповеди, необходимый для того времени. И, кстати, поэтому нелепо требовать от современных монахов сидеть в затворах, молиться на столпе и носить вериги, потому что язык проповеди изменился – ведь изменился и сам народ. Все сейчас умеют читать, нравы смягчились, на улицу мы выходим без оружия, вечером девушка может с непокрытой головой без сопровождения вооруженной охраны пройтись, не боясь, что ее похитят, продадут в рабство или съедят. Что было совершенно естественным для тех времен.

Стили проповеди меняются. А монах-подвижник - тоже ведь проповедник. И печерские отцы, по мысли Карташева, выполнили свою евангельскую проповедническую миссию с большим успехом. Мы должны по-настоящему ценить их подвиг и правильно расшифровывать стиль их проповеди, который был уместен в то время. Сейчас он уже, конечно, кажется слегка архаичным.

Киево-Печерская Лавра

- А Вы считаете себя наследником Антония?

- Мы братия одного Отца нашего Небесного, и для меня Антоний, конечно же, отец. Хотя бы потому что это был человек необыкновенной подвижнической воли, что мне не свойственно. Если обратиться к софиологии, которая утверждает, что человек или вообще тварное бытие каким-то образом само выбирает, где ему жить, в каком времени и качестве, то я, наверное, выбрал бы себе 21-й век, потому что мне здесь комфортнее (улыбается). Я бы не хотел быть монахом 11-го или 12-гов века. Это не моя эпоха, поэтому здесь я не могу претендовать на то, чтобы назвать себя наследником или продолжателем подвижнической жизни. Я совсем не подвижник (смеется).

- Отец Савва, а чем Вас в свое время поразил Сергий Радонежский? Ведь прочитав книгу о его жизни, Вы и решили стать монахом, правильно?

- Именно так. В 14 лет я прочитал книжку Бориса Зайцева «Преподобный Сергий Радонежский». Это небольшая работа, довольно просто написанная, но мне кажется, что Борис Зайцев сумел передать самую главную тональность жизни этого человека.

- Какую?

- К Сергию Радонежскому, в отличие от Антония Печерского, нельзя применить слово «подвижник». Мне так кажется. Печерские старцы, в силу того, что они выполняли определенную задачу, необходимую для той эпохи, задачу евангельскую, были все-таки апостолами силы, мощи. А вот Сергий Радонежский – это, скорее, апостол тишины. И Борис Зайцев выстраивал свою книгу вокруг фразы, которую он прочел у Епифания Премудрого, первого биографа преп.Сергия - «тишина неизглаголанная».

Преподобный Сергий

Сергий Радонежский для меня – образец евангельского монашества, потому что он был апостолом тишины, доброты, простоты, скромности. Хотя Вы можете со мной спорить и говорить, что его влияние на политику было большим. Но я не думаю, что он даже осознавал, что занимается политикой. Во времена первых печерских старцев была актуальна проповедь с помощью языка силы, понятной нашему тогда варварскому, непросвещенному народу. А прошло время, и появился человек, который начал говорить о тишине неизглаголанной, доброте, скромности – в том числе и в подвижничестве. Он не карабкался на столпы, не надевал на себя вериг, он просто был. И был он живым Евангелием, олицетворением одного из моих любимых мест в Евангелии, где вспоминается пророчество о пришествии Христа: «Се, отрок мой… не преречет, ни возопиет, ниже кто услышит на распутиих гласа Его, трости сокрушенны не преломит и лена внемшася не угасит». Меня поражает удивительное, милостивое, жалостливое отношение Сергия ко всему, что его окружало, будь то звери или люди или даже политика. Вспомните замечательный эпизод, когда Сергий услышал ропот братии и просто взял и ушел, чтобы никому не мешать. Это человек, верный тишине. Он даже не оставил никаких текстов и наставлений, хотя мог бы это сделать. Он не хотел шуметь, а тексты ведь тоже создают шум. Мне кажется, что именно в Сергии Радонежском Христос проявился по-евангельски, по-настоящему.

Помните библейский образ – явление Бога Илии, когда Господь говорит, что Он в веянии тихого ветерка? Вот этот тихий ветерок и есть Сергий. Я считаю, что это ангел Русской Церкви, на которого мы должны ориентироваться. Если выбирать кого-то из подвижников, хотя каждый из них прекрасен и каждый выполнял свою миссию, мне кажется, что именно Сергий явил тот путь русской духовности, который ведет в Вечность, к стопам Христам.

- То есть Вы считаете, что нашей Церкви сейчас больше нужны Сергии, чем Антонии?

- Я думаю, что проповедь силы востребована, и мы это видим, например, в истории с Екатеринбургским схимником, который потребовал передать ему власть над государством. Это вообще первый случай в истории Русской Церкви или даже в истории христианской Церкви. Случалось, что короли, которые принимали монашество, вдруг возвращались, но то были короли. А тут схимник, который никогда не был президентом, вдруг поставил ультиматум руководителю страны, чтобы тот сдал ему все полномочия. Это, конечно, необычно. И он очень популярен именно потому, что проповедь силы всегда будет отзываться эхом в наших языческих душах (улыбается). Он волевой, сильный, строгий, он бесов гоняет. Это то, что всегда будет востребовано. Но это тупиковый путь. Единственное, что плодотворно - и на судьбе Сергия Радонежского это хорошо видно – это евангельская проповедь тишины. Это явление Христа в жизни, это тот самый тихий ветерок, который, как поначалу кажется, ничего не может, но это единственная плодоносная ветвь на теле Церкви. Если Церковь идет путем силы, политических интриг, влияния партийных активностей, то своей последней задачи, своей последней цели она не достигает. А последняя наша цель – это Евангелие. Поэтому мне кажется, что именно Сергий Радонежский в этом смысле наш ориентир, если говорить о таком портрете духовности Русской Церкви.

Стилизации - нет!

- Отец Савва, Вы много путешествуете. Значит, Вы, наверное, встречали монахов из других стран и конфессий? Жизнь каких монахов Вам нравится, что Вы взяли бы себе за пример?

- Конечно, у меня есть друзья, которые живут в других странах и принадлежат к другим конфессиям. Но, Вы знаете, я не в том возрасте, чтобы говорить, что мне что-то нравится. Я могу говорить о том, что у каждого есть сильные и слабые стороны. Есть вещи очень удачные, которые нам бы не мешало позаимствовать. Но я уже не в том возрасте, чтобы очаровываться (улыбается).

Я очень люблю, например общину Тэзе. Я там неоднократно бывал и слежу за их жизнью. Сейчас они создали ютуб-канал и проводят трансляции. Это очень интересный опыт. У меня есть друзья из ордена Паулинов и других католических орденов. У них есть очень интересные наработки, которые бы русскому монашеству пришлись впору и помогли бы нам встать на ноги.

Брат Рожэ – основатель и первый глава экуменической общины Тэзе во Франции

- Не могли бы Вы привести один-два примера?

- Для меня монашество – живой институт, который постоянно развивается. И в западном монашестве, например, созданы условия для того, чтобы монашество и внимательно сохраняло традицию, и при этом оставалось современным и актуальным. Оно не привязано ни к какой стилизации и формальности.

Вот мои друзья, испанские монахи, занимаются тем, что преподают в школе. Их орден ездит в бедные страны. Один мой приятель Антоний почти 30 лет проработал школьным учителем в одном из бедных районов Чили. Это и было для него служением. В его орден входят люди, которые видят свое служение в просвещении людей, которым недоступно образование. При этом монахи не носят монашеские одежды в повседневной жизни, а надевают их только во время совместной молитвы. Вы такого монаха не отличите от школьного учителя. Но при всем этом это община, верная уставу, традиции, с духовником. Это очень интересное явление, которое я себе в Русской Церкви не могу представить. Но необходимость в таком служении есть.

Мы себе представляем монашество однотипным: носить длинные волосы и одежды, четки и в церковь ходить. И у нас монашество клерикализировано. А западное монашество не клерикально. Там есть монахи-священники, но в большей степени это не клерикалы. Причем они находятся в очень правильном удалении от епископов. Т.е. епархиальные епископы не вторгаются в жизнь общины монастыря. Она управляется по своему внутреннему уставу и это позволяет ей накапливать опыт, накапливать имущество, сохранять свою идентичность. Это те вещи, которые нашему русскому монашеству все равно придется со временем усвоить, если мы хотим выжить. Или мы просто превратимся в средневековую стилизацию. Последние 30 лет мы идем по этому пути – прикидываемся средневековыми старцами, а ведь на самом деле это просто фасад, за которым скрывается едва выживающая монашеская жизнь.

- То есть Вы считаете, что формально у нас сейчас то же самое, что было тысячу лет назад при Антонии?

- Нет, в том-то и дело, что тогда это было нормально, естественно и понятно. А сейчас это именно стилизация. Форму мы тоже не соблюдаем, потому что монахи так не одевались в то время. Они не носили длинные волосы, например, которые появились недавно – в конце 17-го века. Антоний Печерский очень бы удивился, увидев нас – живущих в городах, на приходах. Многие монахи в его время не были священниками.

- И Вы считаете, что это хорошо?

- Конечно. Монахам не нужно мешать быть монахами. У нас сейчас монаха от священника-то ничем не отличить. У нас единицы нерукоположенных монахов. Если кого-то не рукоположили, то он, видимо, полный инвалид или бывший осужденный.

- А монах не может отказаться от рукоположения?

- Считается, что так не принято. Ты монах, ты должен служить. Мне один митрополит однажды сказал: «Цель монашества – сохранять уставность богослужения». Как это может быть целью монашества? Но это расхожее мнение. Ты должен вычитывать бесконечные правила, пропевать все стихиры, служить акафисты, исповедовать людей – в этом, говорят, твое служение. Но ведь это не дело монаха. То есть это может быть делом монаха, но это не главное. Чем мы тогда отличаемся от обычного священника? И вот из-за того, что мы не можем понять, кто мы такие, мы всё время кем-то прикидываемся – революционным центром, обслуживанием семинарии, обслуживанием архиерейского дома, обслуживанием прихода, обслуживанием святыни. Например, где-то есть мощи – значит, там нужно непременно организовать монастырь, чтобы за ними смотреть.

- А почему так повелось? Когда это началось?

- Из-за невежества и недоразумения. Это давно идет. Не при СССР это началось, но при Советском союзе это усилилось, потому что появилась традиция выживания монашества на приходах. Прошло несколько поколений, а мы по этому лекалу все равно выстраиваем свою жизнь. Но это ведь программа минимум, программа выживания. Но надо же не выживать, а жить.

- Как, Вы думаете, это можно побороть? Какие перспективы развития у русского монашества?

- Мы должны отказаться от стилизации. Иначе будут повторяться истории, как с этим несчастным екатеринбургским старцем, который выдумал свое Православие и свое монашество. И попробуй его переубеди.

Фото – священник Андрей Рассанов

Повторюсь, для меня ориентир – преп.Сергий. Я не сторонник революционных мер. Я думаю, мы должны идти путем просвещения. Нужно просто людям рассказывать, говорить об этом. Один человек услышит, другой, потом это, быть может, дойдет до архиереев. У нас все решают только архиереи, у них «контрольный пакет акций» (улыбается). Со временем эти идеи где-то прорастут, и когда общество будет готово, мы ничего не сможем с этим сделать. Всё это непременно пробьется, найдет себе дорогу.

Сейчас нужно просто говорить, убеждать. Знаете, почему я не сильно переживаю по этому поводу? Потому что до появления монашества Церковь триста лет жила без него. И возможно настанет такое время, когда монашество исчезнет. Хотя сейчас, я думаю, есть потребность в возрожденном монашестве, в живом монашестве. Я встречаю много людей, которые хотели бы в Русской церкви найти себя в таком служении, но у нас попросту нет форм, которые бы им подошли. Тебя постригли – ну и сиди в келье. А если человек хочет, как эти мои чилийские монахи, жить в общине? Ведь монастырь это община. Монастырь - это не древние стены с пушками и не колокольный звон, это семья, которая может быть очень маленькой, но единой. Живет едиными обетами, единой традицией. Люди могли бы работать, например, в университете, в издательстве, в больнице или в детском саду – как повелось в итальянском и польском женском монашестве. Есть монахини, которые себя посвящают воспитанию детей. И даже атеисты пытаются своих детей отдать в такой католический детский сад или школу, потому что там действительно дадут и хорошее образование, и хорошим манерам научат. А эти сестры не проводят целый день над чтением неусыпаемой Псалтыри, а занимаются детьми.

Мне кажется, что это, скорее всего, путь, к которому мы придем.

Беседовала Светлана ПАВЛЮКЕВИЧ