«Не стареет только то, что свидетельствует о вечном». К 100-летию со дня рождения протоиерея Александра Шмемана

Сто лет назад, 13 сентября 1921 года, в Таллине родился один из самых известных в ХХ веке богословов — Александр Шмеман. Он оставил после себя не только огромное число статей, проповедей, бесед и книг, но и свои дневники, которые лучше всего рассказывают о том, во что верил и как жил этот удивительный человек.

25 ноября 1981 года, за несколько лет до смерти, отец Александр написал в тетради, которую хранил в рабочем столе своего кабинета в Свято-Владимирской семинарии, такие слова: «Не стареет только то, что свидетельствует о вечном, что само причастно вечности».

Он постоянно видел в повседневной жизни присутствие вечности и Царства Божия. В свидетельстве о вечном и уже свершившемся спасении он видел и миссию Церкви. И сам в какой-то степени стал причастен этой вечности — благодаря своим книгам, беседам и дневникам, которые вдохновили очень многих.

Отец Александр вел дневник не для посторонних глаз, он писал, чтобы среди многочисленных дел хоть немного побыть наедине с собой. И потому размышлял всегда искренне и откровенно, касаясь широкого круга тем. Остановимся на некоторых из них.

Реальность «иного мира»

Отец Александр много раз писал о том, что для него очевидно присутствие в нашей жизни вечности и свидетельств “иного мира”. При этом он считал, что больше всего люди могут почувствовать это присутствие не когда они мыслят или работают, а «между делами»: когда идут с работы, ужинают в кругу семьи, стоят в тишине церкви, смотрят на закат. По его мнению, это именно те моменты, в которые дает нам Себя ощутить Бог.

«Страшная ошибка современного человека: отождествление жизни с действием, мыслью и т.д. и уже почти полная неспособность жить, то есть ощущать, воспринимать, «жить» жизнь как безостановочный дар. Идти на вокзал под мелким, уже весенним дождем, видеть, ощущать, осознавать передвижение солнечного луча по стене – это не только «тоже» событие, это и есть сама реальность жизни. Не условие для действия и для мысли, не их безразличный фон, а то, в сущности, ради чего (чтобы оно было, ощущалось, «жилось») и стоит действовать и мыслить. И это так потому, что только в этом дает нам Себя ощутить Бог, а не в действии и не в мысли».

Отец Александр упоминал о той радости Божиего присутствия, «радости ни о чем, радости оттуда, радости Божьего присутствия и прикосновения к душе», которая посещала его несколько раз в жизни и говорил, что рассказать об этом или доказать эту реальность никак нельзя, но именно она определяет потом и мироощущение, и отношение к жизни в целом.

«..что если… это открытое, светлое небо, эти залитые солнцем горы и леса, эта безмолвная хвала красок, красоты, света, — что если все это и есть, в конечном итоге, не что иное, как единственное явление нам того, что за смертью? Окно в вечность? «Да, но вот того — единственного, неповторимого, серенького денька и в сумерках его вдруг вспыхнувших огней — того, что так мучительно помнит душа, его-то нет, не вернуть…» Но душа-то потому и помнит, что этот «денек» явил ей вечность. Что не его я буду помнить в вечности, а сам он был «прорывом» в нее, неким — наперед — «воспоминанием» о ней, о Боге, о жизни нестареющей…»

Грех и добродетель

Отец Александр писал главной ошибке христиан: об обращенности на себя, на свой грех, добродетель, а не на Бога. Он говорил о том, что человек становится смиренным не тогда, когда начинает копаться в себе, а когда смотрит на Бога и видит Его смирение.

«Изначально таинство покаяния было целиком сосредоточено на одном: на измене Церкви, то есть воплощаемой и являемой ею реальности. Грех осознавался прежде всего как измена «новой жизни», выпадение из нее. Он был разрывом, отпадением, предательством, так же как святость понималась не как «нравственное совершенство», а как «онтологически» верность Христу и Его Царству… Сущность греха — не просто нарушение «закона», а отпадение от Бога и от жизни, от подлинного «вожделения». И, во-вторых, сущность его для христиан как измены Христу, отпадения от Него и от Церкви как Им данной жизни. Таким образом, таинство покаяния — это возврат, это возвращение, путем раскаяния, в «новую жизнь», уже данную, уже явленную…»

Самыми серьезными препятствиями к тому, чтобы быть с Богом и быть причастным вечной жизни отец Александр видел зацикленность человека на себе и на этом мире.

«Настоящая смертельная опасность только одна: это без остатка быть уловленным каким-то engrenage (механизмом — фр.) «мира сего» — властью, деньгами, страстью, религией… Отсюда необходимость знать, сознавать, во главу угла всего внутреннего мира поставить: «проходит образ мира сего…». Вне этого всё — узость и теснота», мрак, мучение, и какое мучение! Нет большего мучения, чем «Я».

Роль Церкви

Отец Александр называл христианство благодатной памятью, благодаря которой мы можем прикоснуться к вечности здесь и сейчас, которая побеждает раздробленность времени. Богослужение же в его понимании — это явление Царства Божьего, и важно понимать это и не уходить в сторону — в «деятельность», бытовое православие, «в Афон» и пр.

«Закон Церкви: отдаться тому, что дано, действительно не искать «своего». Ибо в том-то и всё дело, что всё уже «совершилось», всё исполнено и всё дано. И единственное назначение Церкви в мире: это «совершенство» и эту «данность» являть и давать нам… Всё остальное – «от лукавого»…»

А Церковь отец Александр называет Домом.

«Евхаристия невозможна без Церкви, то есть без общины, знающей свое уникальное, ни к чему в мире не сводимое назначение – быть любовью, истиной, верой и миссией, всем тем, что исполняется и явлено в Евхаристии, или еще короче — быть Телом Христовым. Евхаристия «объясняет» Церковь как общину (любовь ко Христу и любовь во Христа), как истину (кто Христос? — единственный вопрос всего богословия) и как миссию (обращение всех и каждого ко Христу). Другого назначения, другой цели у Церкви нет, нет своей, отдельной от мира – «религиозной жизни». Иначе она сама делается «идолом». Она есть дом, из которого каждый уходит «на работу» и куда каждый возвращается с радостью, чтобы дома найти саму жизнь, само счастье, саму радость, куда каждый приносит плоды своего труда и где всё претворяется в праздник, свободу и полноту. Но именно наличие, опыт этого дома — уже вневременного, неизменного, уже пронизанного вечностью, уже только вечность и являющего, — только это наличие может дать и смысл, и ценность всему в жизни, всё в ней к этому опыту «отнести» и им как бы наполнить. «Проходит образ мира сего». Но только «проходя» и становится мир и всё в нем, наконец, самим собой: даром Божиим, счастьем приобщения к тому содержанию, формой, образом которого он является».

Смерть

О смерти отец Александр тоже рассуждает с позиции вечности, говорит о том, что о смерти нужно говорить обязательно в связи с жизнью, а не в оторванности от нее. То же справедливо и о рассуждении о жизни.

«Молодость не знает о смерти, а если знает, то это «нервоз», как было у меня в пятнадцать лет. Смерть не имеет ко мне отношения, а если вдруг получает его, то это возмутительно, и в этом возмущении затемняется вся жизнь. Но вот постепенно — уже не извне, а изнутри – приходит это знание. И тут возможны два пути. Один — всё время заглушать это знание, «цепляться за жизнь» («еще могу быть полезным»), жить так — мужественно. Как если бы смерть продолжала не иметь ко мне отношения. И другой, по-моему – единственно верный, единственно подлинно христианский: знание о смерти сделать, вернее, всё время претворять в знание о жизни, а знание о жизни – в знание о смерти. Этому двуединому знанию мешают заботы, сосредоточенность жизни на жизни…»

А вот его самая известная дневниковая запись о смерти и успении:

«Страх смерти — от суеты, не от счастья. Именно когда суетишься и вдруг вспомнишь о смерти, она кажется невыносимым абсурдом, ужасом. Но когда в душе тишина и счастье — и о смерти думаешь и ее воспринимаешь иначе. Ибо она сама на уровне высокого, «важного», и ужасает в ней несоответствие ее только мелочному, ничтожному. В счастье, подлинном счастье — всегда прикосновение вечности к душе, и потому оно открыто смерти: подобное познается подобным. В суете же нет вечности, и потому она ужасается смерти. «Во блаженном успении» — это значит: в смерти, воспринимаемой счастливым человеком».

Молитва

Последнюю свою проповедь отец Александр произнес за Литургией в День благодарения, зная, что скоро умрет. Это были слова благодарности Богу за всё: «Всякий, кто способен благодарить, достоин спасения и вечной радости».

Проезжал ли он вечером мимо рабочих пригородов, видя освещенные окна, или гулял по улицам своего родного города, он всегда чувствовал радость от настоящей жизни и видел присутствие Бога в ней: «Если не чувствовать этого, что могут значить слова: «Тебе поем, Тебе благословим, Тебе благодарим?»

Отец Александр часто повторял, что молитвой должна стать сама жизнь:

«Что такое молитва? Это память о Боге, это ощущение Его присутствия. Это радость от этого присутствия. Всегда, всюду, во всем… Жить так, чтобы каждый отрезок времени был полнотой (а не «суетой») и — потому что полнотой, тем самым — и молитвой, то есть связью, отнесенностью к Богу, прозрачностью для Бога, давшего нам жизнь, а не суету».

Светлана ПАВЛЮКЕВИЧ