"УМЕРЕТЬ ПО-НАСТОЯЩЕМУ?"

Обсуждаем вопросы жизни и смерти с настоятелем прихода храма в честь святителя Луки Войно-Ясенецкого при Гродненской областной клинической больнице, протоиереем Александром Хомбаком.

– Почему вы посвящаете теме смерти такую большую часть жизни? Вам интересна смерть?

– Ещё когда я был диаконом, со священниками мы приезжали сюда в областную больницу, я помогал причащать больных, разговаривал с ними. Очень часто люди приходили и говорили о том, как им страшно умирать. Я пытался их утешить, но советы были какие-то плоские. Брал их из святых отцов, но всё равно...

Я стал интересоваться темой и даже поступил в университет только с одной целью – найти правильные слова, чтобы общаться с людьми, которые подошли к этой границе. Смерть – это удивительное дело! Если не знаешь умирающего, кажется: умрёт и умрёт, все так. Но если хоть немного познакомишься, понимаешь, что человек – это огромный мир. Это мир желаний, воспоминаний, надежд, мир любви. И вдруг мир вырывается из контекста жизни. И мир уничтожается. Смерть человека – это слишком масштабно. 

Тогда у меня появился выбор: общаться с умирающими как священник из притчи о милосердном самарянине: видеть страдания и проходить мимо, потому что у меня есть какие-то очень высокие цели, – или всё-таки обратиться к людям, чтобы попытаться осмыслить последние дни их жизни. При этом вопрос «как?» никуда не исчез. В последние секунды жизни у человека широко открыты глаза, зрачки большие, частое дыхание, он хватает за руку – ему страшно. При виде всего этого у меня возникало тяжёлое чувство: ты понимаешь, что человек боится, и не можешь помочь ничем.

В то время я был знаком со священником Евгением Малиновским, у которого было психологическое образование. Узнав о том, что мне не по силам найти правильные слова, он порекомендовал обратиться к работам профессора Андрея Владимировича Гнездилова, который посвятил жизнь изучению темы смерти. Познакомился с его книгой «Психология и психотерапия потерь», и она стала меня очень сильно менять внутренне. Это было как раз то, что я искал: не отвлечённые красивые, пафосные или, наоборот, равнодушные фразы, а слова, которые могут человека отрезвить, дать ему возможность прийти в себя и последние минуты жизни провести осмысленно и в радости. 

Конечно, и богословские книги помогают, но, как правило, приходится иметь дело с людьми малорелигиозными, ко мне они обращаются только из-за страха. Батюшка для них – представитель идеи вечной жизни. Мало того, у терминальных больных есть так называемая «психологическая вязкость» – они всегда задают правильный для них вопрос: «почему я?». На него тоже нужно доступно отвечать.

– Что меняется в человеке, который видит много смертей?

– Это не оставляет равнодушным, приходилось обращаться к психологам за поддержкой – не хватало эмоционального ресурса. От попыток помочь до невероятного страха собственной смерти очень короткий путь. Потому что смерть хоть и очень глобальна, но очень некрасива. Даже если человек умирает от старости, это трагично. 

– Кому тяжелее всего умирать?

– Всегда больно видеть смерть людей влиятельных или очень богатых. Потому что им есть что терять: власть или деньги сильно держат их на этой земле. В жизни каждого есть этап падения с вершины популярности до любого вида смерти: социальной, психологической, биологической – какой угодно. Он страшен, потому что человек теряет всё, что накопил. Этот момент подводит итог жизни, показывает, чего на самом деле умирающий достиг, как он сумел вырасти «в меру роста Христова». 

Я никогда не слышал, чтобы человек говорил «я умру» по-настоящему. Если такое и звучит, то гипотетически – он, возможно, умрёт, но никогда нет ощущения, что он умрёт вообще. Но когда он лицом к лицу со смертью, весь его огромный мир сдувается на глазах, разлагается, и с чем человек остаётся? Чаще всего он остаётся с пустотой. И он пытается за эту пустоту схватиться. Деньги, власть, награды – это попытка убежать от смерти. Отношение к ней у человека формируется всю жизнь, и от итога будет зависеть то, насколько красиво или некрасиво он будет умирать. 

Женщины более или менее одинаково умирают, они психологически гораздо крепче мужчин, им легче принять собственную смерть. Но мужчины умирают очень по-разному, и, как правило, те, кто имеет положительный опыт религиозных переживаний, не теряют лица в этот момент. Им так же больно, им так же страшно, но есть стержень, который даёт им возможность достойно умереть.

– А самоубийцам не страшно умирать?

– Когда человек собирается совершить самоубийство, он находится в состоянии гнева или отчаяния. При этом нет разумного взгляда на своё положение, смерть в данном случае – это уже не свободный выбор, поэтому страха нет. Если человека удаётся удержать от необдуманного шага, потом он оценивает то, что мог сделать с собой, и ужасается. Это, кстати, хорошо отображено вот в таком анекдоте. Пришёл мужик в парк, повесил петлю на дереве: ну, думает, всё – конец. Вдруг видит – лежит недокуренная сигарета. «Ладно, – говорит, – всё равно повешусь, докурю до конца». Докурил, бросил бычок, повесил опять петлю на шею, стал прощаться. Смотрит – стоит недопитая бутылка водки. «Ладно, – думает, – допью». Опустошил, посмотрел на петлю и говорит: «Хм, так жизнь налаживается!»

– Так или иначе, все знают, что умрут, а что чаще всего делают с этим знанием?

– Чаще всего стараются о нём не думать – «смерти нет». Всему виной секулярное отношение, которое хорошо видно на примере современной Европы: человек умирает, его не видят родственники, погребением занимаются специальные конторы, человека гримируют так, что весь его внешний вид говорит, что он как бы и не умирал. Ему и свет, ему и воздух… Родственники не остаются до конца похорон. 

Есть ещё псевдорелигиозное отношение к смерти, когда говорят: «Мы все умрём, хотим того или нет». Оно не христианское, потому что и в этом случае человек, ожидает смерти, но не думает о ней. 

Православное отношение формируется на фундаменте предпасхальных переживаний. Прочитал однажды у священника Саввы Совердинского очень интересное замечание о Страстной Седмице: через эти дни красной нитью проходит идея смерти, она показывается с разных сторон, меняется глубина переживаний. Вторник – подготовленность смерти, среда – нелепость смерти, четверг – ожидание смерти, пятница – боль смерти. Пережив эти состояния, мы вдруг приходим к празднику Воскресения Христова. Конец – это жизнь. Это не значит, что у христиан другая логика, просто жизненный опыт совершенно иной. 

– Насчёт правильных слов. Много раз слышала фразу «нет, нужно не так, нужно по-другому». Но как по-другому? Это всегда зависит от ситуации или есть что-то такое, что нужно знать всем?

– Я обратил внимание на такую удивительную вещь – глубина человеческих переживаний всегда предельно простая. Важно знать, как ею пользоваться. Так вот, для умирающего человека не нужны никакие определённые слова, ему нужно просто сопереживание. В университете я проводил исследование, в котором изучал страхи, связанные со смертью. Кто-то боялся того, что будет обузой для родных, кто-то боялся боли, кто-то боялся потерять разум и быть «растением». Таких страхов много. Но самый последний и сильный страх – я спрашивал это у людей с разной степенью умирания – это страх одиночества во время смерти. Именно поэтому я так много говорю о важности сопереживания.

– Говорить что-то вроде «Бог дал – Бог взял» жестоко. Говорить иное, может быть, нечестно. Что Вы говорите?

– Я стараюсь так никогда не говорить. Это интересно и понятно для человека, который находится внутри религиозной традиции, потому, что за идеей Бога у него есть личный опыт. Но таких людей мало, и это было бы нетактично с моей стороны. Тем более что Бога для них не существует. Это тоже самое, что сказать: «Пустота дала – пустота взяла. И ты – пустота».

Доктор Гнездилов, открывший самый первый на постсоветском пространстве хоспис, рассказывал, что после того, как туда приходил священник, люди умирали группами. Все врачи стали возмущаться – что это за колдун такой, придёт – все сразу умирают? Гнездилов как учёный разобрался, в чём же дело: оказывается, после прихода священника люди разрешали себе умирать. Священник воспринимался как надежда, оправдание, как идея любящего Бога, Который принимает всех. Особенно если священник умеет сопереживать. Сопереживание ведь не требует каких-то особых знаний, можно просто помолчать и внимательно послушать, что человек говорит, не перебивать его, не демонстрировать, что у тебя нет времени. Показать, что он для тебя важен сейчас, и он может сказать всё, что посчитает нужным. Когда есть сопереживание, есть и примирение с собой, а значит, смерть становится достаточно лёгкой.

–Какой должна быть правильная смерть?

– Человек проходит несколько психологических этапов прежде, чем умереть: фазу торга, фазу отрицания, фазу агрессии, и в конечном итоге наступает фаза примирения. Когда человек примиряется с самим собою, со смертью, с близкими, он как бы дистанцируется от мира. Священник ли, психолог ли может помочь умирающему преодолеть все деструктивные фазы и прийти к мирному состоянию. Люди, находящиеся в фазе примирения, впечатляют меня до сих пор – жизнь для них вдруг открывается совершенно по-новому. Например, лежит женщина, которая два с половиной года живёт в режиме «месяц в больнице, неделя дома». Она уже и подниматься может с трудом. Исповедуется, причащается. И вот, особенно весной или летом, когда окно открыто, смотрю на неё – лицо просветлённое. Спрашиваю: «Ну как вы сейчас?» Всегда говорит – хорошо, радостно, светло. И человек понимает, что жить ему в этой светлости осталось совсем немного. Но как меняется глубина ощущений, восприятие жизни! Последние дни переживаются так интенсивно, что впечатлений накапливается столько, сколько у другого – за всю жизнь. Если человек живёт в этой фазе, то и смерть он встретит спокойно.

–Что делать с новостью о смерти?

–Есть страны, в которых закон запрещает утаивать от больного новость о скорой смерти. У нас такого закона нет, поэтому, как правило, известие сообщают родственникам под большим секретом. Родственники теряются, и начинается игра в «кто кого обманет». Терминальный больной обманывает, что он якобы не знает о смерти, а родные – что якобы не знают они. Одна ложь рождает другую, в итоге человек приходит в храм и говорит: «Батюшка, я знаю, что умру, но мне очень сложно разговаривать с людьми, потому что к кому, ни приду, только и слышу: «О-о, мы ещё на твоей свадьбе погуляем!» или «Ты до ста лет доживёшь!». Формируется всё тот же последний страх смерти в одиночестве. Ведь даже если рядом находятся близкие, можно быть одиноким – когда все мы «на свадьбе погуляем», а человек делает последнее дыхание в жизни, это, конечно, очень неприятно.

В нашем храме мы пытаемся немножко отвлечь людей от этих переживаний. Потому что даже сам человек не знает, что будет происходить с ним в момент приближения смерти. Повторю, что смерть всегда очень некрасива, очень неожиданна, и быть как-то правильно готовым к этому практически невозможно. Мы, христиане, когда совсем тяжело, говорим: «Господи, помоги, держи, не дай потерять лица, дай мне возможность достойно Тебя встретить» – мы можем разговаривать с Богом, а Бог может с нами разговаривать через священное писание. Но людей неверующих эта неожиданность потрясает.

– Как развивается «заговор против смерти», о котором говорил отец Александр Шмеман?

– Чем серьёзнее цивилизация, чем больше надежд на то, что человек будет жить вечно, тем тяжелее воспринимается каждая утрата. Тем больше будет и стремление сделать смерть невидимой.

Когда говорят, что завтра найдут лекарство от рака, а тебе сегодня умирать, это печально. Ради светлого будущего хочется приукрасить реальность и сказать «он умер, но это пока не считается». Люди пытаются не заметить нынешнюю смерть, не пасть духом, чтобы было куда развиваться. Умирающему от этого только тяжелее.

– А что это отнимает у живых – у родственников? 

– Отнимает идею правильной смерти. Если человек никогда не видел смерти, она обрушивается на него невыносимой стеной. Да, мы видим смерть в фильмах, в СМИ, но это всегда смерть дистанцированная, посторонняя, она никак меня не касается. Я сижу, пью кофе и смотрю на то, как воюют люди в Украине, друг в друга стреляют, тела разбросаны, но оцениваю эту ситуацию как человек со стороны. А когда ты видишь смерть близкого – она потрясает. Тогда и к идее собственной смерти уже можно привыкнуть. 

Смерть после грехопадения и до второго Пришествия Христа главенствует в мире. Она во всём, куда ни глянь. Если человек этого всего не замечает, у него всё приукрашено – и вдруг он окажется лицом к лицу со смертью, для него это груз непосильный: отсюда и наркотики, суициды. 

– Откуда появляется интерес к смерти у тех, кто совсем не собирается умирать? Инфернальные образы в рок-музыке, например.

– Смерть – тайна, она может быть интересна, но афишировать её было бы неправильно, потому что всё-таки мы ориентированы на жизнь, на осмысленность, на радость, на полноту, на любовь. Интерес к смерти, например, у подростков связан с возрастным изменением системы ценностей. У взрослых всякое случается. Как-то посмотрел передачу о людях, которые торгуют засушенными головами через интернет. Если степень интереса такая, то, на мой взгляд, это люди, которые пережили психологическую травму, связанную со смертью. Что-то сильно перевернуло их отношение к миру, и смерть стала вдруг главенствующей – она ведёт их по жизни. Пусть даже здесь речь идёт о деньгах, всё равно можно говорить о какой-то девиации поведения. Смерть всегда хороша тем, что она сокрыта.

– Во время умирания – в этот небольшой отрезок жизни – что самое важное?

– Как умирание происходит чаще всего? Вот человек уже на грани жизни и смерти. Жить он уже не может – физиология не позволяет. Умирать он ещё не хочет и немножко сопротивляется. Если в этот момент приходят родные и начинают громко кричать «На кого ты нас покинул?!» и ещё что-то в таком духе, то человек зависает в агонии. Это состояние очень мучительное, оно может длиться очень долго и эмоционально вымотать всех родственников. 

Конец жизни – это квинтэссенция всех отношений, которые человек выстроил со своими близкими. Пока человек жив, пусть он даже в агонии, важно, чтобы близкие находились рядом. Сидели, держали его за руку, вспоминали самые светлые минуты жизни. Это нужно для того, чтобы появилось состояние благодарности за всё, что было. Важно помнить, что это самые драгоценные минуты жизни. Ради этих минут родители дали своим детям жизнь, ради этих минут они делали усилия, зарабатывали деньги, отказывались от себя. Это самые радостные и самые светлые минуты. Умирание происходит тихо. В эмоциональной тишине, в радости и светлости.

– Почему период «отпускания себя» такой долгий?

– Потому что там страшно, там непонятно. Врач тянет больной зуб, ты это чувствуешь и невольно тянешься за щипцами – то же самое и здесь. Момент, когда человек не может умереть, но не хочет жить, – это и есть агония. Человек начинает быстро и часто дышать, потом он в какой-то момент делает глубокий-глубокий вдох, а затем невероятно долгий выдох. И наступает тишина. Удивительная тишина. Когда-то архиепископ Пермский и Соликамский Афанасий (Кудюк) выступал у нас в семинарии и обратил на это внимание, он сказал «наступает оглушительная тишина». Я всё не мог понять, как это – «оглушительная тишина»? Позже я сам почувствовал, что в момент смерти все звуки в мире действительно замирают. И очень важно для близких посмотреть на своё внутреннее состояние в эти минуты. Часто это состояние удивительной радости, как ни странно. Святитель Феофан Затворник называет это радостопечалием. Печаль от разлуки, но радость от того, что всё равно будет какое-то соединение. Радость от того, что человек с Богом. Это не зависит от религиозного опыта человека.

У меня за все эти годы было, может быть, два-три случая, когда вместо радости охватывал страх настолько сильный, что я чувствовал покалывание в ногтях. Хотелось всё бросить и бежать. От чего это зависит? Видимо, от того, как человек жил, к чему он направлялся.

В моей священнической практике было несколько случаев, когда я не мог произнести разрешительную молитву над умирающими. Тогда мне приходилось обращаться за помощью к другим священникам. Однажды меня пригласили к пожилым людям, которые в 60-е годы работали в облисполкоме. Их задача заключалась в том, чтобы разлучать семьи религиозных людей: они давали новые фамилии отобранным у родителей детям и отправляли их в разные концы Советского Союза. Они много плакали, хотели исповедоваться. И вот я слышу всё это, а у меня только-только родилась дочка. Долго мы её ждали, жена всё время лежала на сохранении. Я смотрел на эту пару и думал: вот найдутся такие удивительные люди, им скажет кто-то из начальства забрать у меня эту дочку, отдать в чужие руки, а меня посадить в тюрьму и дать моим детям другие фамилии, чтобы я их никогда не нашёл. Это как? Они страдали, но я не смог прочитать над ними разрешительную молитву. Попросил духовника.

То, что эта семья оказалась в таком положении пред смертью, – не случайность. К концу жизни у людей, которые умеют думать, чаще всего происходит переоценка ценностей. Это связано с возрастными изменениями, подготовкой к смерти. Когда человек занимается в жизни какой-то деструкцией, он должен понимать, что обязательно наступит такой момент переоценки и ему придётся как-то с этим жить. За плохой выбор придётся отвечать даже здесь, при жизни. Смерть – это как мерило жизни.

– А что насчёт боли физической? Есть лекарственные препараты, которые помимо купирования боли отключают сознание или, во всяком случае, ухудшают его качества. Как вы к этому относитесь?

– Мне приходится исповедовать людей, которые находятся в состоянии изменённого сознания, и я максимально принимаю их такими, какие они есть, вне всяких сомнений. Ну и однозначно я не принимаю эвтаназию.

– Но ведь это близко к эвтаназии, – какая разница: смерть для избавления от боли или отключение сознания для избавления от боли?

– И, тем не менее, человек жив. Вспоминаю классический пример из практики. Как-то со священником пришли в реанимацию. Там старичок очень советского вида стал ругаться на нас в духе «ходют тут всякие», и как-то так очень зло, остро... Мы исповедовали и причастили всех, кто хотел, и ушли в соседнюю палату. Через некоторое время к нам прибежала бабулька санитарка и рассказала, что тот самый дед умер. «Жалко, – говорю, – что в таком состоянии». «Нет!– возмутилась та. – Вот как вы ушли, он заснул на своей каталке, а потом как вскочил, перекрестился, катетеры на себе все порвал и говорит: «Господи, прости, что гнал Тебя всю жизнь!», и с этими словами умер». 

Сразу вспоминается благоразумный разбойник из Писания – ведь что-то у него внутри произошло! Состояние изменённого сознания тоже временное. Возможно, будут последние секунды жизни, когда человек придёт в себя. Пока он жив, он может изменить свою участь. Для личности даже одно-два слова меняют всё.

Текст: Елена Бабич
Фото: Игорь Жданович

Журнал «ПОКОЛЕНИЕ» №1 (10) 2015