​ИОВ ОТКАЗАЛСЯ ОТ ЭВТАНАЗИИ

Все шире признается в современном западном мире эвтаназия - добровольное самоубийство безнадежно больного человека, осуществляемое при профессиональном содействии медиков. По сути, это продолжение традиции, идущей еще от античности: добродетельный муж не должен доверять собственную жизнь слепой игре фортуны, он может и даже, пожалуй, обязан вовремя прервать ее, как обязан он вовремя встать из-за пиршественного стола.

Марк Порций Катон Младший долго боролся с Цезарем - наконец, войска его могущественного противника осадили его с горсткой единомышленников в африканском городе Утика. И вот Катон произнес перед друзьями торжественную речь, в последний раз проверил караулы и велел вернуть ему меч, который встревоженные друзья убрали из его комнаты. Затем он перечитал платоновский диалог «Федон», в котором Сократ накануне своей казни утешает своих друзей, говоря о прекрасной посмертной участи - и вонзил тот самый меч себе в живот. Удар не получился смертельным, он оттолкнул тех, кто кинулся на помощь - и разодрал рану до конца.

Дело даже не в том, что от неминуемой победы Цезаря Катону не следовало ждать ничего хорошего - он хотел остаться хозяином своей судьбы и преуспел в этом. В античности и более поздние времена не все восхищались его выбором, но все-таки этот удар мечом воспринимался скорее как акт гражданского мужества и героизма на поле боя, а совсем не как постыдное бегство от опасности.

Нечто очень похожее - но скорее внешне похожее - есть и в Ветхом Завете. Царь Саул вступил в очередное сражение с филистимлянами и был разбит. Его войско было отчасти перебито, отчасти разбежалось, вот-вот враги схватят и его самого. «И сказал Саул оруженосцу своему: обнажи твой меч и заколи меня им, чтобы не пришли эти необрезанные и не убили меня и не издевались надо мною. Но оруженосец не хотел, ибо очень боялся. Тогда Саул взял меч свой и пал на него» (1 Царств 31:4). Отметим, что даже в этой ситуации Саул все-таки просит своего слугу лишить его жизни и лишь когда это оказывается невозможным - совершает самоубийство. Не то, чтобы он боялся броситься на меч сам - он все же до последнего надеялся, что смертельный удар нанесет чья-то рука.

И мотивировка у него совсем другая, нежели у Катона. Он хочет избежать позорной и мучительной смерти (ведь понятно, что филистимляне в живых его не оставят), и не только по той же самой причине, по которой каждый выберет быструю смерть, а не долгие пытки. Но Саул еще и царь Израиля, издевательство над ним будет насмешкой над всем Божьим народом, оно станет триумфом «необрезанных», которого в любом случае следует избежать.

И главное, что Саул тут вовсе не образец гражданской смелости и исполнения долга. Он уже отвергнут Господом, а накануне той самой битвы состоялась его встреча с волшебницей, которую он, притворившись простолюдином, просил вызвать дух пророка Самуила (а ведь вызывание мертвых было израильтянам строжайшим образом запрещено). Он пал на самое дно, и потому смерть его люта - это не почетная гибель в бою, а самоубийство, последний приют отверженного.

Есть в тех же книгах Царств и еще одна похожая история. При дворе царя Давида был некий мудрец Ахитофел, чьи советы принимались сразу и без обсуждений, настолько он был мудр. И когда против Давида восстал его собственный сын Авессалом, а Давид был вынужден бежать из Иерусалима - Ахитофел оказался в числе заговорщиков. Он подал и Авессалому очень правильный совет, как именно покончить с Давидом - но Господь по молитвам Давида и стараниями его людей устроил так, что на сей раз мнение Ахитофела было отклонено. И дальше библейский текст скупо повествует: «И увидел Ахитофел, что не исполнен совет его, и оседлал осла, и собрался, и пошел в дом свой, в город свой, и сделал завещание дому своему, и удавился, и умер, и был погребен в гробе отца своего» (2 Царств 17:23).

Казалось бы, ему ничто пока не угрожало (хотя он, конечно, мог ожидать, что теперь Давид победит и покарает его за измену), это был жест простого отчаяния и обиды: отвергли совет того, кого прежде слушали беспрекословно. Но ведь это тоже история падения человека, который, как и царь Саул, стал изменником: тот отказался повиноваться Богу, этот - своему законному царю. И самоубийство стало в обоих случаях следствием этой измены и, возможно, расплатой за нее.

Как не вспомнить тут главную новозаветную историю о самоубийстве - его совершил Иуда Искариот, когда сам он осознал, что «предал кровь невинную». Видимо, он представлял себе развитие событий как-то иначе - может быть, ждал, что Иисус, поставленный перед угрозой казни, наконец-то установит на земле Свое Царство, прогонит язычников и нечестивцев, чтобы посадить учеников на министерские должности. А может быть, были у него другие планы, не в том дело - он вдруг понял, что всё пошло не так, и даже тридцать сребреников оказались ему не нужны. Он пошел и удавился.

Много проповедей было произнесено на тему сравнения отчаявшегося Иуды с апостолом Петром, который тоже на свой лад предал Учителя, трижды отрекшись от Него, но покаялся и был принят Им вновь. Но нас в любом случае интересует сейчас не это. Самоубийство в Библии - не благородный выход доблестного мужа из тупиковой ситуации, как у Катона, а дно, на которое опускается в отчаянии изменник.

В Библии есть, пожалуй, только один пример неисцелимого страдальца, которому эвтаназия была предложена - это Иов. Жена, глядя на его мучения, сказала: «похули Бога и умри» (Иов 2:9). Видимо, речь шла о своего рода самоубийстве: она верила, что человек, произнесший хулу Богу в лицо, немедленно будет Им убит и так прервутся его муки.

Иов ответил: «неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать?» Дело даже не в том, что он не мог похулить Бога, как не мог дышать водой за отсутствием жабр - дальше в книге мы прочитаем много самых резких слов, которые он обратит ко Творцу. Но Иов отказался Ему изменить, уйдя из этой жизни, как только радость сменилась болью, пусть даже нестерпимой.

Я не знаю, каким будет мой смертный час, и я не могу упрекнуть тех, кто в здравом уме и твердой памяти (если они еще возможны в такой ситуации) выбирают для себя быструю смерть.

Но я точно знаю, что последние недели и месяцы имеют назначение и смысл, даже если нет надежды на исцеление, даже если есть боль (но в наши дни есть и анальгетики), есть усталость и разочарование, и всё, что с ними связано. Я провожал в этот путь свою маму, и не было там ни одного лишнего, бессмысленного дня. Мне кажется, нам их даже не хватило для прощания, или, лучше сказать, для последней нашей встречи в этом мире, невероятно важной для нас.

А о других судить не берусь.

Андрей ДЕСНИЦКИЙ